Вечер в доме был спокойным и уютным, пронизанным ароматами ужина и детских игрушек. Я стояла у раковины, с мылом в руках, впитывая тихий гул холодильника. Из приоткрытой двери детской комнаты доносился голос Саши — он укладывал нашего годовалого сына Степу. Малыш пока не говорил, лишь лепетал на своем непонятном языке, а разговоры Саши с ним стали настоящим ритуалом.
Я машинально прислушивалась, ожидая услышать привычные истории про медвежат или луну за окном. Но неожиданно его слова заставили меня насторожиться:
«...скоро у тебя будет братик, Степочка... Маленький такой... Будешь ему машинки показывать...»
В этот момент я замерла, губка выскользнула из рук и упала в раковину. Братик? Я не была беременна. Мы не планировали второго ребенка и не раз обсуждали это: жилье, карьеры, да и сам Степа требовал всего нашего внимания. Мы оба были на одной волне.
Теперь же Саша тихо говорил об этом нашему маленькому, еще не понимающему мальчику. В темноте. Тайком. Почему он это делал?
Я оставалась у мойки, не в силах двинуться, слушая, как он нежно напевает колыбельную и, став на цыпочки, выходит в коридор, осторожно закрывая дверь. Его шаги приближались к кухне.
Когда он вошел, я все еще стояла на месте.
— Чайку? — бодро спросил он.
Я обернулась, лицо мое горело от эмоций.
— Что ты ему сказал?
Саша замер у стола, его выражение лица выдавало замешательство.
— Степе? Да так, ничего особенного... сказки на ночь. Про мишек, про...
— Про братика, — резко перебила я. — Я это слышала. «Скоро у тебя будет братик». Ты именно так сказал.
Он покраснел, и я заметила, как напряглась его челюсть.
— Ну... — он запнулся, — это всего лишь... мечты вслух. Фантазия, чтобы ему было... интереснее.
— Фантазия? — я сделала шаг к нему ближе. — Ты рассказываешь нашему сыну, который пока не понимает слов, но улавливает интонации, что у него скоро будет брат? Какую реальность ты ему создаёшь, Саша? Ты же знаешь, что я не беременна! Ты понимаешь, что мы не готовы к этому сейчас! Или у тебя уже есть кто-то другой?
Он встретил мой взгляд, и в его глазах читались вина и упорное желание оправдаться.
— Нет, что ты! Я не думал, что это... так серьезно. Просто представлялось... — произнес он. — Мне иногда кажется... он такой одинокий. И было бы здорово...
— «Было бы здорово» — это нужно обсуждать с мной! — мой голос сорвался на шепот, но он лишь усилил свою речь. — А не говорить ему сказки, которые могут причинить боль! Что он будет ожидать? Спрашивать? Ты об этом подумал? Или тебе были важны только твои... несогласованные мечты?
Саша опустил голову.
— Прости, — прошептал он. — Я не хотел... не подумал.
Но слова «прости» не могли объяснить, почему эта мысль возникла именно в темноте детской, обращённая к тому, кто не смог бы ни понять, ни возразить. Они не прояснили, что на самом деле скрывалось за этим шепотом: страх перед будущим, тоска по утраченной возможности или трещина в нашем когда-то общем понимании жизни?
Я смотрела на мужа, который вдруг стал мне чужим в нашем уютном доме, и понимала: разговор только начинается. И он будет глубже, чем я могла предположить. Потому что тихие слова, произнесённые в темноте, осветили пропасть между нами, о которой я даже не догадывалась.
